 
* * *
Будут ещё морозы. Будут ещё метели. А в закоулках склероза песня «Грачи прилетели».
Стоит ли верить капели, что суицидом с крыши падает. Все улетели. Все улетели! Слышишь.
Слышишь! Не надо маршей, я не хочу кольраби. Я не рождалась Дашей, не становилась Барби.
Может быть, где-то с краю, может, посередине имя моё. Не знаю. Пусть колосятся дыни.
Пусть в паутине лоси кружево вяжут важно. Серой двустволкой осень сбила меня однажды.
Я закружилась жаром, золотом и багрянцем. Выдали полушалок, прячу поглубже пальцы.
Неосторожно холод бабочкам в спину дышит. Как решето исколот город от ярких вспышек.
Где-то опять канонады, в стену летят тарелки… Мне ничего не надо от полоумной стрелки.
Мне б на далёкий остров с белым фламинго вместе. Жили б светло и просто в сборнике снов и песен.
Там за окном – пустынно, снежно, тепло, прекрасно. …Да знаю я про картину, что написал Саврасов…
Мы отныне теперь и здесь:
Блажэнный Вадим. Пульс безжизненных страстей Бледнов Сергей. Косточки вишни http://novlit.ru/blednoffsergei Видеоканал ЧЕГО ЖЕ РАДИ на Rutube Гирлянова Ирина. Слоны и не только http://novlit.ru/girlyanovaira Гонтарева Людмила. Дрессировка мужчины http://novlit.ru/ludmilagontareva21 Гонтарева Людмила. Мы войну объявим только завтра http://novlit.ru/ludmilagontareva2 Гонтарева Людмила. Я была три тысячи лет вперёд http://newlit.ru/~gontareva/4166.html Грибанов Анатолий. Шествие по ночному городу http://novlit.ru/gribanovanatolyi1 Грувер Аня. Всё запредельно Пасенюк Вячеслав. На два голоса http://novlit.ru/pasenyukvyacheslav Пасенюк Вячеслав. Второй привет пульcара http://novlit.ru/pasenyukvyacheslav2 Рак Александр. Звёздная лавка Рак Александр. Неевклидова геометрия http://novlit.ru/rakaleksandr2 Сигида Александр. Сон при солнце http://novlit.ru/aleksandrsigida Сигида Александр. Нечто новое http://novlit.ru/aleksandrsigida2 Синоптик Сергей. Прогноз погоды Смирнова Анастасия. Небо шестое, последний этаж http://novlit.ru/anastasiyadekabrskaya Сусуев Геннадий. Глокая куздра http://novlit.ru/susuevgennadiy Ткаченко Юрий (Перехожий). Нотатки паладина http://novlit.ru/tkachenkoyuriy Хубетов Александр. Блуждающий в океане http://novlit.ru/alexandrhubetov Чего же ради 2 https://sites.google.com/site/cegozeradi2 Чего же ради. Новый СТАН. Центральный сайт Чёрный Сергей. Государыня Елизавета Чёрный Сергей. Городские сезоны Чёрный Сергей. Лирика донбасских подворотен Чёрный Сергей. Сто сонетов Елизавете Каплан http://newlit.ru/~chyorny/4487.html
* * * Маленькому человеку после инициации достаточно маленьких медных труб, чтобы себя во главе демонстрации узреть в жёстких складках стиснутых губ. Маленькому человеку много ли надо? Шинель, понимание (где-то было уже в классике). Ныне - немного яду в каплях самолюбия или драже.
Маленькому человеку - маленькую державу, чтоб держать всех в страхе - о-го-го и ах! И чтоб пиджаки в плечах не жали и чтобы ботинки на больших каблуках...
* * *
На рельсы бездушно сбросили. не попросив билета. Куда ты с глазами осени едешь в сторону лета?!
И, словно Каренина-дурочка, на шпалах ищу места. Нет поезда – как Снегурочка, растаю к весне. Честно.
Потом в телефонной книге не ищи номеров – глупо. Меня заточили интриги в молчания звонкий рупор.
Бомбили Бомбей SMS-ки. Парили в Париже письма. Кленовых дождей обрезки короче, чем линии жизни.
Да, собственно, не за чем плакать, и вечером ждать погоды у моря. Обычный лапоть стал снова символом года.
Поэтому лучше рваным ранением прямо в сердце останусь. И от экрана тебе никуда не деться.
Смотри: ледоход в венах, разверзлись могучие сини! Чтоб ток отключить от нерва, гончих уже пустили.
Смотри: я падаю в небо! А там, как и здесь, – рельсы. И снова в поисках – где бы себе отыскать место. ...Но в самом конце начала, Выделенного курсивом, Я возвращусь печально Заполнить твою зиму...
* * *
Я соберу себя утром из осколков вчерашнего дня. Подковою боль согнута, покой, словно сливки, снят с моего календарного времени; тревогой изрезан сон – в нём только злобные гремлины да серый туман лесной. …Успеть набросать ресницы на бледный бутон лица, с колодезным звоном слиться, обжигая кожу кольца. Задраить себя на все пуговицы: от щиколоток – до бровей, от запястий знакомой улицы – до её последних дверей. И уже не считать минуты от конца до начала дня: боль подковой внутри согнута, на полоски кроит меня для замены кровавой марли в переулках зашитых вен, белизною печаль измарали неподвижные губы стен. …Несмотря на приступы лени, в непогоду делаю шаг – от падений горят колени, от ушибов шумит в ушах. И уже не пойму, где новая, а где старая рана дня: боль согнулась в груди подковой – всё желанного ищет огня, чтоб зарыться в тепло ладоней сокровенной минуты молчания, удивиться нежданной роли с ограждающими плечами. …Но наивно спешат столетия, подставляя висок к часам. И на круге втором или третьем голос сбросится в небеса. Я шагну в немоту по привычке, собирая осколки утра, чтоб при свете негромкой спички боль ночей бинтовать кому-то.
* * *
Разморозь меня, Господи. Разморозь окаянную, В состоянии осени, во хмелю, да не пьяную.
Разморозь меня сильною быть навек обречённую, Так ненужно красивую птицу неприручённую.
Пролистай меня книгою - от рожденья до ижицы. Час прощания двигаю, час прощенья не движется.
Я озябла от инея на ресницах звенящего. Дай мне, Господи, имени вкус познать настоящего.
Разложи всё по полочкам в беспорядке отчаянном. Я, как в сказке Дюймовочка, заблудилась нечаянно.
Оторвалась от дерева, закружилась метелицей… В час прощания верила, в час прощенья – не верится.
Разморозь меня снежную, скрой от глаз нелюбови. От молчания нежная я дождусь нелюбого.
Мне б доплакать, доплыть… И надежду примерить: о прощанье забыть и в прощенье поверить. * * *
Над урной рвало бомжа. Я покупала вишни. Мимо «Фиат» проезжал. Кто, в самом деле, лишний в этом городе грёз и гроз из раскрытого сердца. Вновь распустилась гроздь надежды, но не согреться, не вызреть в пустом дому. Лишь осы в подлунном мире мечут свою икру. Проехали. Е-4 Е-2 – белых клеток тьма! Над чёрными зонт раскрою. Снова спешит зима радовать нас тоскою. Город, возьми меня в эту игру без правил, где, синевой звеня, крепость ноябрь оставит, где разучусь читать букв ледяные звуки (верность свою опять складываю от скуки в банку из-под халвы – cладкой начинки вместо). Что там насчёт игры? Есть ли под солнцем место? Есть ли на Марсе жизнь? Ленин – калмык или русский? Кто-то успел «ложись!» крикнуть, когда Тунгусский падал метеорит с пламенным к нам приветом? Что Галилей говорил о столкновеньи этом? Где справедливость, брат? Снова заводим танки? Из-за своих баррикад граждане и гражданки давно не слышат луны, как она плачет ночами. Очи тоской полны. Сон колыбель качает города из песка – вечного иноверца… Как же она близка – клетки заветной дверца. Шахматный переворот?!! Ну почему в коробку?! Бомж у калитки рвёт тёмные вишни ловко. Мой шелестит пакет: радуется улову. Марс подмигнул в ответ глазом своим лиловым… 
* * * Всё станет на кругИ своя: из искры возгорится… память, на лист слезами будут капать легенды датского двора.
Принц в треуголке, на коне. Я берегу театр абсурда. Как неожиданно и мудро немая роль досталась мне.
Сперва, казалось, не моя. Как угодить в чреду событий? Слов вены – тоненькие нити - сок диких трав внутри хранят. …палят из пушек с кораблей да фейерверки ослепляют… Увы, наивные не знают печальной участи своей.
Мне ж предугадывать грешно. Спят буквы в клетках, фразы – в клетях. Терзает дежа вю столетья, что как прозрение пришло:
погибнет шахматный король и станет взрослою Алиса, избороздит лицо Улисса морщинами морская соль,
и снова чей-то трон падёт… Благие задержались вести. А Соломон всё вертит перстень: не напрягайтесь – всё пройдёт…
* * *
За что же эта синь, за что? Язык цунами прикусили, волн губы берега вкусили, песчано-солнечный настой.
В размытых красках грусть пришла, как неожиданная старость. О, сколько же испить осталось бокалов терпкого тепла?
Стекла с небес ночей печаль на чайный лист, бодрящий утро. И чаек крик принёс как будто соль парусов на наш причал.
Вдруг тучи с треском дали течь, но не впечатляет пресный яд. И капли времени летят в круговорот с названьем Вечность.
* * *
Почему-то уже не хочется поделиться своим одиночеством. Не красавица, не пророчица – отражение в зеркале морщится.
Как апрельское солнце несмело. Я стучу надоедливо мелом. А на крышах коты загорелые – это в будущем, в августе. В целом
жизнь бежит по проторенной лестнице так, что впору от счастья повеситься. Моя нежность в ладони уместится. Только шарик-то вертится, вертится…
Снова вечер рассвет не догонит. Будет зарево биться в агонии. Я – в составе – в последнем вагоне. В небе облаком – красные кони.
Пусть в улыбке – осенние шрамы. В партитуре моей – только гаммы. Я познала триумф и провалы слишком рано, увы, слишком рано.
Лунным светом печаль искалечена. Но живу ожиданием вечера. Я хмельным вдохновеньем отмечена, хотя пить уже, вроде как, нечего.
Лепестков вишнёвой метелицы остаётся ждать и надеяться. И хорошее всё перемелется, и плохое… А шарик вертится.
* * *
Говорят, ещё есть стихи, как случаются пилигримы, как сгущаются сквозняки, как сгорают мосты и Римы…
В стихолетье своё окно распахнула, как будто душу. В дом внезапно влетел Никто или Некто, покой нарушив.
Он мой чай беспардонно пьёт и моим хрустит рафинадом. Без него мой грустит блокнот. Мне, как воздух, его… не надо.
И крошатся на рифмы дни, а от слов разбухают строчки. В этом городе мы одни. В этом смысле не нужно точки.
Алый соус залил восток – будет ветрено беспредельно. Нам для храбрости грамм по сто иль по триста, на самом деле,
чтобы вынырнуть из пучин алфавитной головоломки, проездной билет получив до разлуки без остановки.
Кровь подпорчена голубым, а чернила – багрово-красным. Из Тургенева – «Новь» и «Дым», а из Гаршина – грусть да сказки.
Тихопутно бредут слова, расточая молчанье миррой. Опечатка, сюжет глава правят чувствами – майна, вира…
Только пялятся сквозь стекло недоверчивой прозы тени: с куполов их уже давно рифмы листьями облетели…
* * *
Пройдёт и эта пора нарядов нескромных вишни. Без поцелуев Ра плеч белизна излишня. Как ни прильни к глазку жадным зрачком донельзя, Видишь одну тоску да бесконечность рельсов. Лишь созерцать молчание, слушая краски лета: Добрых начал зачатие всё же родится где-то. Нежность морщин коры жмётся к ладоням сердца, Выбросим топоры, чтоб без огня согреться. Слабость вовек восславим, переступая страсти. Стоит ли окнам ставни мерить, скрывая счастье? Сбросив печаль небрежно, осень застелет ложе - Глупо и неизбежно, но откровенно всё же. Где-то застынет маятник, звук расплескавши медный. Утро от сна оттает ли, клич раструбив победный? Будет ли солнце будней хотя б не скучней, чем вчера? Время мгновенья студит. …Пройдёт и эта пора.
* * *
Подворотня слепа, как выстрел, - оседаю бескрыло в снег: меня из мгновения выстриг безжалостный стрелок бег.
Теряю воздух руками, простуда в моей крови. Уже расплескалось знамя небес над лицом земли.
Уже недоступны крыши: на лезвие забытья я падаю медленной тишью, над пеплом воды летя. Но океаном звуков взрежу угрюмость туч, чтоб украшением луга вызрел пшеничный луч,
чтобы забиться птицей в глобуса пёстрой груди (пусть не дано проститься с теми, кто впереди),
чтоб превратить в осколки серого быта объём, где вечер на вечной полке ютится с квадратным днём.
...Но падаю призрачной датой на лезвие забытья, и безымянность солдата заключает в объятья меня.
Обратная связь |
  |
Гонтарева ЛюдмилаКраснодон
* * *
На землю падал день, как тень или осколок. Разлито молоко, и развели мосты. Лишь где-то в глубине, за плотью плотных шторок, я всё ждала чудес, но улицы пусты.
А в потайном шкафу – наряд из целлюлозы, бумажные цветы, пуанты, парики… Я обрываю нить, дробя стихи на прозу. Я продолжаю жить не для, а вопреки,
Я продолжаю петь для сонного Орфея. В потоке Н2О - маршруты субмарин. В ромашковом бреду, где верю и не верю, опять сама с собой передержу пари.
И снова не у дел – любая карта бита. Предтечи не спасли, не слышала кликуш. …Ввысь поднималась ночь, с ней – сновидений свита. Пил месяц аспирин, приняв холодный душ… * * *
Я буду вопить, как безумная рыба, когда ты коснёшься моих плавников. Тебе уготованы пряник и дыба, а также талоны на молоко за вредность, за редкость ( я – зверь Красной книги!): в моей партитуре – молчанье Дега. О, как восхитительны райские фиги! Какая янтарная солнца нуга!
На тоненьких лапках паук-черепашка- отчаянный ниндзя-певец-аксакал… Моей чешуе всё же ближе рубашка, в которой закат за рассветом скакал.
…Разбиться, сродниться с отчаянной болью, разлиться молчаньем тишайшего дня. Всевышний, наверное, очень доволен тому, что ещё не придумал меня. Но соком в саду наливается мякоть. Пора отчуждения. Где же ребро? Не надо, не стоит заранее плакать над тем, чему сбыться, увы, не дано. Но всё-таки будут ресницы в ресницы нырять, натыкаясь на нежности дно. И будет победа под Аустерлицем. А чьё пораженье? Не всё ли равно?..
Помпея, Париж, Петербург – переулки в разбросанной Вечности. Важен очаг, который согреет и мысли, и руки, и блеск отразит в сладких снах палача…
Пока кто-то бьётся над правильной рифмой, Адам – под наркозом. И синяя нить пульсирует, связана с жаркою лимфой. Нет сил шевельнуться, нет сил говорить. Ещё впереди буйство красок скандалов, ещё я дремлю, прижимаясь к земле. Качается небо над крышей устало, и райское чудище чудится мне. Грех сладок, и терпок, и горек на ощупь. Зачем я раскачивать бездну взялась? Опять прорастаю сквозь книжную толщу, чтоб женской природы примеривать власть. Ну, здравствуй, Ромео, Тристан Монте Кристо! Как? Вы не боитесь любовных оков? Я с вами, поверьте, и ныне, и присно, И, что очень грустно, во веки веков. Ещё за порогом бушуют метели, И нету понятия «враг у ворот». Вечернее зарево «Ркацители» В бокалы небес кто-то трепетно льёт.
А там… набирают разбег шестерёнки… С букетом признаний Бальзак и Дали… Взрываю покой чистым взглядом бурёнки, и лифт обрывается где-то внутри. Что, милый, доволен? Довольно ли неги? Мой славный профессор иль товаровед. Спешат распуститься прозренья побеги, где множитель «да» перемножен на «нет».
Но тысячи раз эту плёнку мотая и зная финал по прошествии лет, мы ловим такси, ждём до ночи трамвая, надеясь, что будет счастливым билет.
* * *
У женщины вечерние стихи как приложение к дневным заботам: мелодия тревожно ищет ноты, слова навязчиво касаются руки, шуршат, как мыши, требуя вниманья, идут на ухищренья и уловки; чтоб стать виновником помолвки, настырны и изысканы в признаньях. Лишь сном разбавится закат кулис (глаза бы смежить и щекой - к подушке) - они с нахальством бунтаря и побирушки твердят вам про перо и чистый лист. И каждый раз, у изголовья оставляя свой ставший собеседником блокнот, со страхом жду их не назначенный приход. Но вновь и вновь их за тоску благословляю, благодарю за листопад зимой и августовский запах мёда, за крик, остановившийся у нёба, за нежность, что случается порой...
* * *
Не смей так пронзительно громко молчать особенно утром, когда хрупкий снег безжалостно режут полозья, и моей Ярославны плач, расписанный по минутам, не даёт возможности даже думать о мировой угрозе.
Да ещё трамвай в предрассветной туманной дымке – с дипломом хирурга – приближается к Берлиозу… Показалось, что мы – одной целой строки половинки, и я силилась слить воедино поэзию с прозой.
Но мой Пушкин, видно, тогда почивал на лаврах. Лишь Шекспир по сердцу пером второпях полоснул. А всё равно так ждала тебя, своего Минотавра, прислонясь щекою холодной к дверному виску.
…У Джульетт сегодня совершенно другие стрижки, а Ромео давно и открыто тебя презирают, ведь МЫ пришли с тобой из одной записной книжки, чтобы вместе однажды в один из дней умереть…
* * *
Я поднимаюсь по лестнице. Из-за каждой двери - ровные гаммы и мелодии сшитые звуки. Перемещаюсь с гулкой пустотою внутри, в состоянии ветки, у которой заломлены руки. Укоризненно жёлтыми окнами смотрят в глаза вечных домов облупившиеся коробки: неужели под абажуром спокойно нельзя пить свой вечерний чай? Зачем без страховки балансировать на канатах узеньких улочек, где задыхаются даже звёзды, если падают с небосвода? Этот город - мой временнОй предел, мой врЕменный спутник приземлённого перехода. Я ловлю губами воспалённую тишину, что заглушает грохот ненасытно спешащих стрелок. К серому сердцу асфальта тоскою прильну, ощущая планеты тепло под его утончённым телом. Чувство вскрытости вен увеличивает накал невозмутимой аорты песочного точного чрева. Не нарушить бы общепринятый ритуал взрывом ненужных эмоций от перегрева. Выбиваясь из сил достигаю восхода алого стен, где стать мишенью безжалостных чисел придётся, чтобы остаться кляксой на холодном тетрадном листе или пятном на испепеляющем болью солнце. * * *
Клёны сдирают с ладонями кожу... За что им всё это, Боже, за что же? Осени слёзы — багроввые капли, словно герои немого спектакля, окутают землю бессонным покоем, плотным безмолвным бронзовым роем... Я тоже, увы, оживаю с весною, Что я без листвы, перелётная, стою? Но стану когда-то привычной пылью, Далёкой и близкой прибрежной былью, разорванным в клочья хрустальным звоном в объятиях робкого золота клёна...
* * *
Это просто игра. В оловянных солдатиков. В дочки-матери с Барби. …куклы, тайны, качели… Незаметно состарились сны и мамины платья. Мы во сне не летаем, мы уже повзрослели.
Это так одиноко, это так беспричинно уговаривать небо, чтоб расплакалось солнцем… Ну зачем эта осень моё сердце включила? Почему оно тает?.. Почему оно бьётся?..
Почему разрыдался небосвод снегопадом?! Я просила тепла. Я молила о чуде. В боевую готовность – пудру, тушь и помаду… Незнакомые краски для чего и откуда?
Это просто игра – зритель жаждет спектакля. Не написана роль, лишь предчувствие сцены… Снова хлеба и зрелищ! Всё банально, не так ли? Только я – беззащитна! Только я – под прицелом!..
Моя боль – нараспашку! Всё, как вы захотели: в лабиринт к Минотавру, в Зазеркалье сыграем… …Только маленький домик, где окно из апреля, растворяется нежностью в сумерках мая… Новогоднее
Я сделала выбор: оставлю кота и метель. Пускай за окном фонари переплавятся в вечер. Все козыри ваши – мне крыть стало скучно и нечем. Вернуть корабли – бесполезнейшая из затей.
Вернуть корабли…, чтоб в порту расцвело многолюдье. Солёные губы рассвета шершавят покой. Вы так и не поняли – время насмарку – на кой мне все фейерверки и залпы из тысяч орудий?
К чему вся шумиха? Заказана дырочка слева, чтоб сердце дышало, для ордена иль как мишень?.. Ты радугу к небу суровою ниткой пришей. Сурова слеза повседневности. Как надоело
взирать на тревожности кардиограммный изгиб, спешить в никуда и ничто перемалывать в нечто. Дай, Боже, тепла нам в дому, чтоб разлить безупречно метель по бокалам и сшить для кота сапоги. * * *
Остаётся всего лишь молиться и ждать, что метель не собьёт нас с дороги. Опускается снег на зеркальную гладь, словно конь на усталые ноги.
Раскололось стекло, и растрескались дни – ни к чему фолианты столетий. Снова цирк «Шапито» зажигает огни, за столом наливают по третьей…
А в мышиной стране в шесть-пятнадцать подъём. Бутерброд, сонный чай – и на службу. …За отвагу и смелость шестую нальём, а седьмую, восьмую – за дружбу…
Всё метель и метель – прячь под шапкой глаза, прячь улыбку, и чувства, и муку. Заметает зима запредельное «за», колыбеля печаль и разлуку.
Остаётся искать эту тонкую грань. Сумасшествие… Сумрак… Расплата… Снова Книгу всех книг не спеша пролистай от эпиграфа – и до заката.
Сердце бьётся о лёд – значит, будет весна, хлынут ливни из скважин замочных. И полковник дождётся из дома письма, чтоб читать его вслух между строчек.
Остаётся всего лишь молиться и жить, свято веруя – время излечит… Но пульсирует Вечности тонкая нить неподкупно, бесстрастно, беспечно… * * * А в эту дверь никто не постучит. И будут розы плакать лепестками. Я думала, что сердце под замками, Но растерялись лучшие врачи.
И эта улица замёрзла без тепла, Домов коробки глохнут от молчанья. Да тишину с молитвой обвенчали Под ломкий смех толчёного стекла.
Ещё есть крылья, что в солёный снег Спускаются прострелом парашютным. Отмечены полоскою маршрута Глаза небес, глядящие на всех.
Там наверху – туман и пустота, И скрытность перевёрнутого блюдца. Достаточно сомненьем обернуться, Чтобы рыдать над белизной листа.
Кровь в венах, словно формула, густа. О, как же я себя оберегала! Но всех расчётов оказалось мало Для корабля, что к берегу пристал.
А мне бы лодочку, как узкую ладонь, Скользящую сквозь зной и снегопады, Да за нарушенный покой в награду – Нечаянную радость, свет и боль…
* * * Опять я за своё... Про боль сутулых струн, что тоже издают убогие, но звуки, про робкое тепло, что ожидает стул, для кофточки раскрыв свои прямые руки, про тонкие лучи, что ранят сквозь стекло, надеясь победить ветров застывших плоскость, про лето, что рекой беспечной утекло, про слов из нежности невысказанной косность, про тишь и белизну загадочной строки, что усиляет смысл ненадобностью знаков, про юный взгляд, что безвозвратно тороплив (румянцем полоснёт, цвет расплескавши маков), про гулкие шаги спешащих в Лету лет, когда микстура времени уже не лечит, про то, что есть в конце тоннеля свет, и он не столь уж утешителен, сколь вечен. * * *
Февраль ложился рифмами в тетрадь. В сердечных рифах притаилась нежность. Песок течет в безвременье опять – Я застываю беззащитным МЕЖДУ:
уже не здесь и до сих пор не там… Луна, как рыбий жир, скучна до вздоха. Как тяжела душевная плита. Как беззаботно тих ваш взгляд-пройдоха.
Пересекают площадь каблучки. Мелькают люди, здания, машины. Я дожила до статуса ПОЧТИ, когда меня предчувствием прошило.
Незримо надвигается волна на городские сонные просторы. Когда меж нами вызреет война, я получу погоны в званье СКОРО.
Который век рождается рассвет, чтоб превратиться в маленького Будду. Средь суеты, в журчании бесед, я обретаю сущность в слове БУДУ.
И переполнит красками игра, где правят плюс и минус, чет и нечет. И даже грусть окажется нежна, когда я превращусь в созвездье ВЕЧНОСТЬ.
* * *
Бродить по улицам в поисках рыцаря наивно, глупо и бесполезно. Глаза, как любимое платье, выцвели. Где же ты, странник, доспехи железные?
Потомок Айвенго или Дон Кихота, ты тупо боишься метро и трамваев, в бевременье скачешь верхом на работу, о новые мельницы копья ломая.
А я, как Изольда иль Жанна без башни, со взором горящим и сердцем разбитым всё шарю в толпе: вдруг мелькнет настоящий мой рыцарь-герой, мой мужчина элитный.
Увы, лишь осенние серые лица. За городом только Петруша и трактор. Опять в этот год не случилось влюбиться, не спелось, не сшилось, не склеилось как-то… * * * Тёмно-синим боа незаметно на плечи спускается вечер. Пряча крик, задыхается выдох – в немоте задыхается вдох. В зазеркалье холодном расчётливый маятник очеловечен; раскалённые буквы санскрита расплавлены в запертый слог.
Воспалённа гортань вековой бесполезно скребущей ангиной. Безымянные литеры просто разбросаны по городам. Уж который сезон (как афиши под небом – привычно нагие) собирается фраз оголтелых бурлящая болью орда.
Я листаю закрытые окна под плюшевый занавес ночи: как небрежно по лицам прошёлся столетий усталый туман. Даже камень от соли седой ничего нам пророчить не хочет, а с востока рассвет приближается горек, рассеян и рван.
Как река изогнулась дугою печаль, подточив позвоночник; ветер – капля за каплей – срывает последних надежд лепестки; над дурманящим златом склонясь, алчный карлик безумно хохочет; рвутся звонкие струны, калеча гитары изящный изгиб.
И, размыто дождём, вдруг на свет появляется сонное слово, как иглою пронзая суставы мгновений и толщу небес, разбиваясь о чувства, взлетая и падая снова и снова… …Утомлённый смычок, задержавшись над пропастью звуков, воскрес…
И, сжимая до хруста перо, отработали тысячи пальцев; над кладбИщем забытых печатных машинок кружат мотыльки; поезд времени грудью тщедушной сбивает убогих скитальцев; от трудов рукописных костры вдохновенные так далеки.
Но потом будет свет и, возможно, совсем неплохие прогнозы, чёрно-белый экран содержаньем наполнит сутулый тапёр. На востоке бутон пробужденья небес вновь невинен и розов, и не найдена связка ключей от грядущей беды до сих пор.
Значит, есть ещё шанс долететь до страницы, где прячется ливень, чтоб забросить свой зонт и укрыться от солнца в объятьях воды. Пусть не узнан герой, а великий сюжет простодушен и глинян, неумело, неловко, несмело залатан сердечный нарыв.
Только ноты над тихим зрачком, что постиг сие дивное бремя, разрыдались помпезными гимнами, зная финал наперёд. Ветер всклОченный ворот весны в упоеньи безжалостно треплет и нежнейшие губы травы в плен до самого лета берёт.
Я с осенней листвой разбиваюсь на тысячи рыжих перчаток. Как нелепо снаружи искать то, что скрыто глубоко внутри. Бесполезно латать этот мир, что так хрупок, наивен и шаток: мои робкие швы кровоточат – смотрите, смотрите, смотри…
Те, кто выживут в этом безумном полёте виниловых дисков, променяют благое затишье на сбитый грозой парашют. Закружит над зимою весна, как всегда, непростительно низко, и начнёт обновленье земли как единственно правильный труд.
Память примет в ладони меня без прививок и всяческих справок. Воском тает багровый восход в отражении томном свечи. Я уже никуда не спешу, ничего не надеюсь исправить. Отчего только голос росы так пронзительно громко молчит?!
В каждой капле за тёмным окном оживает пьянящее утро, и на кончике острой иглы пробуждается новая жизнь. Изменю надоевший привычный маршрут, убегая как будто вниз по тающей осени, что неизбежно уносится ввысь.
…Ничего ещё нет. Только рук тишины осязаю неслаженный шёпот. В мониторе – безвременья сгусток разбрызганным звуком завис. С каждым шагом теряются слоги, слова и спряжений уверенный опыт. И кружит над бездомной планетой немоты тополиный каприз…
* * *
Я принимала порцию дождя, как порошок в аптечной упаковке. Казалось, есть все признаки вождя: нет малого – военной подготовки.
А окружающим, по сути, всё равно, кому предложат царственное место. Красна стыдливость, площадь и вино. В чём разница? И, в принципе, всё честно.
Но только в поисках секрета бытия скитаюсь вновь по венам бездорожья. Здесь, в кадре значимом, могла бы быть и я, по грани краткости ступая осторожно.
Но, словно лень, растягиваю дни, их наполняю смыслом бестолковым. …Там, на реке, уже зажгли огни… (Твердят нам философии основы)
И остаётся лишь чего-то ждать, во что-то верить и рыдать над чем-то. Да календарь ошибок свой листать, как Библию, рецепт или учебник.
* * *
Да пошли вы все со своей светобоязнью куда подальше! Из грязи – в князи не получается, как ни старайся: лебези, заглядывай в глаза, улыбайся, заходи с лёгким трепетом, заваривай чай с корицей… А рядом, за стенкой, такие же полулица, полулюди, на полусогнутых, полуправдочки… День расписан на век вперёд: от этой лавочки, что у подъезда дома – до заветных дверей службы, где ты гвоздик, винтик, гаечка, но, вроде как, нужен. И не вздумай – шаг в сторону: там великан-мельница. Можно с ней спорить, что-то доказывать, а она вертится и с треском ломает копья наивные дон кихотов. Загляни в мясорубку жизни. Тебе охота? Тебе это нужно? Футболы, борщи, тапочки – здесь все понятно и как у всех: ВСЕ – до лампочки! Кто-то в ящик почтовый раньше подбрасывал письма счастья: перепиши сто раз – и ты ни к чему не причастен. Рядом шагали в ногу успех и благополучие. Те, кто остался без писем, понятно – увы, невезучие… Уже не срабатывает. Что-то внутри сломалось. Душа-конструктор нарушена временем. Что осталось? Верить в спасенье, спеша на ковчег, что построен Ноем, или клеить бумажные копья надежды, готовясь к бою?..
* * *
В том месте, где рельсы расходятся в небесах, поезда разлетаются по своим однокомнатным гнёздам. И купейные лица вагонов глядят на леса, где в зелёных беретах шагают берёзы и сосны.
И под стук монотонный колёс дремлет вечная ось. И в прокуренном тамбуре чьи-то срываются мысли, но порой затухают, как будто бы кто-то вознёс адресованные поздней осени снежные письма.
Дня чернильным пятном расплывается мятая ночь. Перебитым крылом сон пытается смежить нам веки. Мятным пряником – в небе луна. Так темно, хоть пророчь на кофейном отваре татаро-монголов набеги.
Где по лысине гладкой земли мчится тот скоростной, словно капельки пота на лбу, проступают сюжеты, чтоб железные души выгонов с бродячей судьбой прямо в вечность отправить или в склеротичную Лету.
Сшить бы синюю форму вагоновожатой простой, чтоб хотя бы на миг ощутить себя винтиком значимой пьесы, ведь Гомер, и Гюго, и Бальзак, и Дюма, и Толстой покупали билеты на эти лихие экспрессы.
* * * Геннадию Сусуеву Срывали дверь с петель, вводили боль под кожу века, вены обескровив. И с чутким ветром приносил прибой нам уготованные свыше роли.
Гордились чувства связанностью рук, стенали струны, превратясь в осколки серьёзных нот, что начали игру, чтоб завершить её аккордом звонким.
Привычно вечность выла в проводах седой волчицей с воспалённым взглядом, и голову склонял на плоскость плах послушный снег, решив, что так и надо.
А вечер плавился, как жёлтая свеча, очерчивая глупый профиль окон. И в реку времени вливался час упрямым, но беспомощным потоком,
чтобы разрезать зыбкий циферблат на узкую печаль лимонных долек. Небесный свод опять встречал закат, к началу промотав столетий ролик.
Мы отныне теперь и здесь:
Гирлянова Ирина. Слоны и не только http://novlit.ru/girlyanovaira Гонтарева Людмила. Дрессировка мужчины http://novlit.ru/ludmilagontareva21 Гонтарева Людмила. Мы войну объявим только завтра http://novlit.ru/ludmilagontareva2 Гонтарева Людмила. Я была три тысячи лет вперёд http://newlit.ru/~gontareva/4166.html Грибанов Анатолий. Шествие по ночному городу http://novlit.ru/gribanovanatolyi1 Грувер Аня. Всё запредельно Пасенюк Вячеслав. На два голоса http://novlit.ru/pasenyukvyacheslav Пасенюк Вячеслав. Второй привет пульcара http://novlit.ru/pasenyukvyacheslav2 Рак Александр. Звёздная лавка Рак Александр. Неевклидова геометрия http://novlit.ru/rakaleksandr2 Сигида Александр. Сон при солнце http://novlit.ru/aleksandrsigida Сигида Александр. Нечто новое http://novlit.ru/aleksandrsigida2 Синоптик Сергей. Прогноз погоды Смирнова Анастасия. Небо шестое, последний этаж http://novlit.ru/anastasiyadekabrskaya Сусуев Геннадий. Глокая куздра http://novlit.ru/susuevgennadiy Ткаченко Юрий (Перехожий). Нотатки паладина http://novlit.ru/tkachenkoyuriy Чего же ради Чего же ради 2 https://sites.google.com/site/cegozeradi2 Чего же ради. Новый СТАН. Центральный сайт Чёрный Сергей. Государыня Елизавета Чёрный Сергей. Городские сезоны Чёрный Сергей. Лирика донбасских подворотен Чёрный Сергей. Сто сонетов Елизавете Каплан http://newlit.ru/~chyorny/4487.html
|
|
|
|